5 историй о том, как я не стала актрисой

Мне пять лет. Я в детском саду на утреннике, сижу на стульчике, вместе с другими детьми и их родителями, смотрю спектакль «Маша-растеряша». На мне оранжевое платье. Я тереблю его напряженными детскими пальчиками. Хмурю брови и покусываю губы. Это мне месяц назад предложили роль Маши-растеряши. Это я должна была «подниматься и одеваться», мне, по сценарию, полагалось «терять чулки, башмаки и платье в горошек». Это мне, в конце спектакля, должны были кричать дети из группы «опоздала Маша, Маша-растеряша». Это я, я сама, отказалась от этой роли. Играть Машу-растеряшу мне было стыдно. Невыносимо стыдно было допустить, чтобы надо мной смеялись. И сейчас они смеялись над какой-то другой девочкой, которой было, почему-то, не так стыдно, как мне. Девочкой, которой сейчас дарят все свое внимание дети и их родители. Эта девочка на целых пятнадцать минут стала актрисой. Самой популярной в группе. А я не стала. Я осталась маленьким зрителем. Который покусывает губы и теребит оранжевое платье. До сих пор у меня осталась привычка покусывать губы, когда я взволнована.

Мне тридцать пять. Я в школе на утреннике. Сижу на стуле вместе с другими родителями и их детьми, смотрю новогодний спектакль про деда мороза, снегурочку и ведьмочку. Ведьмочка так и норовит испортить детям весь праздник. Ищу глазами дочку в платье белоснежки. Улыбаюсь ей. Умиляюсь атмосферой. Ведьмочка прекрасна. Так естественна и артистична в своей недоброй роли. Любуюсь ее образом в сером платье с оборванными краями, и всклокоченной прической. Смотрю на нее и думаю о свободе. Свободе играть легко и открыто, выражать себя через разные образы. Не смущаясь, не прячась за виноватую улыбку и угловатость неловкости. Я смотрю на нее с восхищением. Все мое внимание сосредоточено на ней. Внезапно мне перестает хватать воздуха, не могу вдохнуть его достаточно. Я прикасаюсь рукой к шее. Мне трудно глотать, из-за резкой боли в горле, как при ангине. Я уже знаю это состояние. По щекам катятся слезы. Причем не такие, скупые слезинки, которые можно смахнуть незаметно. Из меня прорываются настоящие рыдания. Я опускаю голову, начинаю активно тереть глаза и щеки руками, чтобы скрыть следы сильных переживаний. Думаю, насколько я неуместно выгляжу со своей болью, на новогоднем утреннике. Мне хочется остановиться, потому что кругом люди, и детский праздник не место для оплакивания своих похороненных желаний. И в то же время хочется плакать навзрыд, отгоревывая утраченное. Я поднимаю к верху глаза, и запрокидываю голову, чтобы слезы перестали из меня выливаться. В горле режет уже не так сильно. Я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы восстановить дыхание.

Мне двенадцать. Я на сцене Дома Пионеров. В моем детстве Дом Пионеров на Кирова, прямо напротив почты, это одна из возможностей творческого самовыражения. Дети ходят в Дом пионеров на кружки. Рисования, актерского мастерства, гимнастики, танцев. Я перепробовала все, надолго не удерживаясь нигде. Слишком поверхностная, чтобы увлекаться надолго.

Так вот. Мне двенадцать. Я на сцене Дома Пионеров. Играю в спектакле «Синяя птица». Во втором составе. Можно сказать, в массовке. В зале мой отчим. Все, что он запомнил из спектакля – как я играла «Лес». Я тоже запомнила только «Лес». На нас, группку детей из семи человек, накинули защитную сетку. Мы шевелим под ней руками – так качаются ветви деревьев. А на нашем фоне мальчик Тильтиль и девочка Митиль, со своими спутниками – Псом и Кошкой, которые умеют разговаривать, путешествуют за Синей птицей.

В студии актерского мастерства я пару месяцев. Нас просят изображать кошек и собак, копируя их повадки. Я неловка и угловата в своем изображении. Мне стыдно. Стыдно быть кошкой или собакой. Стыдно, что кто-то в зале будет смотреть на меня, такую неловкую, и смеяться. Я уже начинаю ненавидеть актерское мастерство за это чувство неловкости. Естественно, я не только не дотягиваю до первого состава, я не играю в принципе. Поэтому я часть «Волшебного леса». Размахиваю руками под защитной сеткой, изображая ветви деревьев. Хорошо, что меня никто не увидит из зала. Жалко, что не увидит мой отчим.

Как мне помнится, после этого спектакля я бросила студию актерского мастерства.

Мне тридцать. Я похудела и постриглась коротко и дерзко. В поиске себя набрела на курсы актерских талантов. Это стало моей страстью на долгих девять месяцев.

Теперь мне почти не стыдно. Я могу изображать кого угодно. Использую любой шанс выйти на сцену. Я показываю нищего, змею, попугая. Ползаю по паркету, изображая солдата в окопах, отстреливающегося гранатами.

По вечерам на кухне я устраиваю целые представления для подруг. Подруги терпят. Бурю эмоций, восторга и энергии моих кухонных выступлений. Я читаю им «Быть или не быть». Репетирую сонет Шекспира «Уж если ты разлюбишь, так теперь, теперь, когда весь мир со мной в раздоре». Через этот сонет я должна выразить любовь на отчетном концерте. Получается так себе. Слишком слащаво и неестественно. Скорее всего потому, что в свои двадцать девять я еще ничего не знала о любви.

На отчетный концерт приходит мама с цветами. Мне приятно. Я проживаю какой-то образ в своей жизни. Так и говорю: «я в образе актрисы». Это еще не я. И я это знаю. Но образ так привлекателен, что я вживаюсь в него. Он дает мне чувство собственной значимости и ценности. Скрывает от меня мою неуверенность, неопределенность, неловкость, страх перед людьми. Скрывает ощущение ненужности и одиночества.

Я делаю фотосессию, отправляю ее в базу актеров для рекламной съемки. Участвую в массовках. Мне так и не удалось увидеть себя по телевизору.

Взахлеб читаю Станиславского. Погружаюсь в атмосферу его детства, где в доме постоянные гости, перевоплощения и постановка спектаклей. Завидую. Жалею, что мне не довелось быть гостем в его доме. Узнаю, что есть система подготовки актеров Станиславского и Мейерхольда. Мне ближе Станиславский. Я воображаю себя актрисой и задумываюсь о поступлении на актерский факультет. Щукинское училище, или училище Шепкина? А может замахнуться на школу-студию МХАТ. Меня ждет разочарование. После двадцати трех на актрису уже не берут. Мне тридцать.

Я продолжаю ходить на курсы. Но внутренний огонь любви, страсти и надежд к актерскому искусству начинает угасать. Мы ставим что-то непонятное. Берем роли из «Буратино» — Карабас-Барабас, Мальвина, Пьеро, зачем-то примешиваем к ним Бумажного солдата. Разучиваем песни Окуджавы. Петь мне нравилось. Преподаватели отмечали мои вокальные данные. Но все остальное… Сумбурное, непонятное. Зачем это все? Зачем это все без славы, без признания, без успеха.

Заглянув за кулисы актерского таинства, я не смогла скрыть от себя разочарование. Я участвую в массовках к фильму и наблюдаю за работой главных актрис. Я ведь так хотела быть похожей на них. Быть с ними наравне. Мне казалось, что съемочная площадка – это место творчества и самовыражения. Где актриса, вживаясь в образ, делает что-то, что заставляет зрителя испытывать эмоции, познавать себя, проникать вглубь собственной души.

Дубль. Еще дубль. Еще один. Потом еще. Уставшие и рассерженные лица в перерывах между съемками. Никакого волшебства. Никакого творчества и самовыражения. «Внимание! Выходим на дорогу и медленно идем в сторону леса» — кричали на съемочной площадке и мы, актеры массовки, выстраивались в шеренгу. И двигались в сторону леса. Это был фильм про войну. Перед съемкой нам выдавали костюмы. На мне было пальто грязно-голубого цвета, длинная юбка без кокетства и формы, на голове берет. Берет, потому что в военные годы не носили коротких и дерзких стрижек.

День. Еще один день. На третий день я не пошла. А потом перестала ходить и на курсы актерских талантов.

Страсть к актерскому мастерству иссякла сама по себе. Без боли. Без осколков разбитой мечты. Я больше не хотела быть актрисой. Наигравшись в этот образ, я переросла свою детскую мечту. Перестала желать, чтобы искусство приняло меня в свои объятия и признало одаренной. Для меня настоящий актер тот, кто одержим искусством. Для него не стоит выбора между семьей, друзьями и искусством. Он не принадлежит себе, являясь частью чего-то большего. Настоящий актер всегда немного безумен, надломлен, несчастен и эйфоричен. Чем глубже его переживания, страдания, чувства – тем лучше он вживается в роль. Задевает зрителя за живое. Вызывает эмоции.

Я заглянула в эту бездну и осталась стоять у самого края. Потом медленно отступила на несколько шагов. Еще и еще. Я выбрала остаться здесь. Выбрала ценить и любить своих близких. Выбрала растить маленькую Катьку. Выбрала чувствовать ее ладошку в своей руке по дороге в детский сад. Выбрала продолжать искать себя. Я больше не хотела жить «в образе». Я становилась настоящей.

Впереди меня ждут встречи, которые навсегда изменят меня и мою жизнь. Встречи с неуверенностью, неопределенностью, неловкостью, ненужностью и одиночеством. Мне тридцать. Мне еще только предстоит самая главная встреча – встреча с собой. Но тогда я еще ничего про это не знала.

Мне тридцать шесть. Я стою на песчаном пляже Тель Авива. Пляж похож на марсианское поле, как я его представляю. Радуюсь, что нашла такие удачные декорации, созданные природой. «А знаешь, все еще будет! Южный ветер еще подует. И память перемешает и встретится нас заставит». Муж снимает на телефон, как я читаю стихи. Удовольствие клокочет во мне бурной энергией. Сейчас мы снимем видео, и поднимем его в сеть. «Любимый, сколько просмотров?». Чувствую себя пятилетней девочкой, которая вновь и вновь забирается на сцену. Забирается, чтобы выразить свои эмоции и насладиться игрой. Мне так хочется ощущать это распирающее внутреннее возбуждение, хочется то ли кричать, то ли смеяться, то ли плакать от переполняющих чувств. А лучше все сразу. Одновременно. Я живая и настоящая. Улыбаюсь своим мыслям и покусываю губы.